Женский голос заманчиво тек, струился, как змея по песку, оставляя влажный след в моих мыслях:

– Слой за слоем невесомо ложились на грудь, на спину, под мышками, везде, куда доставали кисти художников, превращая меня в одно большое произведение домашнего искусства – искреннего и пронзительного. Свеча мерцала, то вспыхивая, то собираясь погаснуть. «Можно опустить руки», сказал Влад. «Здорово!» – на смог сдержать восхищения долго молчавший второй. Последний мазок, последний взгляд на сотворенный своими руками шедевр, и муж, достав фотоаппарат, сделал десяток кадров. Потом он взял в руки мою ладонь, а второй, повинуясь его взгляду, вцепился в другую мою кисть, и меня привели сюда.

Нина обвела затуманенным взглядом помещение ванной.

– Шесть ног встали под душем. По мановению свыше на триединый организм обрушился теплый поток. Цветы и бабочки хлынули наземь, а мы парили в искрящемся сиянии, внутренне улетая сквозь алмазный ореол брызг. Руки носились и трогали, касались и сдавливали, рвались ввысь и опускались в самое сокровенное. Это было божественно. А особенно прекрасным было то, что все это – было. Вот что стало главным чудом. От этого факта уже не отмахнуться, как от надоедливой мошки, он останется в памяти навсегда и в безмерной дали будет так же волновать и сообщнически подмигивать. Мое подставленное потокам лицо, запрокинутая шея, стиснутые грудь и спина – все жило и трепетало, рвано стучало и вибрировало. Я словно продолжала недавний танец, но теперь сама сводила с ума невероятными намеками и невозможными предложениями. Обоих своих мужчин – вожделеющего и сомневающегося – я чувствовала каждой клеточкой. Томящиеся, горящие и надеющиеся, они вызывали в организме голодное неудобство. В какой-то миг я обернулась на второго, который стоял сзади, лица оказались рядом, и чужой пронырливый язык влез в мои губы – расточая мед и пожирая разум. Это было олицетворение того самого процесса, что не выходил из головы каждого. Процесс – без процесса. Ощущения внизу через ощущения вверху.

Нина умолкла, ее глаза прикрылись, словно от боли. Тихий шепот зазвучал дальше, уже более буднично:

– Влад потом сказал, что в этот момент на него накатило какое-то отрешенно-злое отношение к происходящему. Второй стал лишним здесь, в нашем доме. С обнаженной мной в руках. И муж велел незнакомцу собираться.

– Правильно сделал, – вставил я свое мнение.

– Думаешь? – Впервые за время рассказа Нина посмотрела мне в глаза. – Слушай дальше. Второй послушно вылез из ванны. Видимо, они изначально договорились, что слово хозяина – закон. А я не шевелилась, голова трещала в стучащих барабанным боем висках. Тишина шипела и требовала к себе внимания. Есть время разбрасывать камни, есть – собирать пришибленных. Муж поглядел на меня, на мои затуманенные глаза – я смотрела одновременно настороженно и смущенно-вопросительно. Стояла и молчала. Очень выразительно молчала. Потом я стыдливо отвела взгляд, будто несправедливо выгнанная из класса школьница, которая не решается сказать учителю правду – что это не она подбросила презерватив в классный журнал, а просто не вовремя оказалась рядом. Было невозможно выразить словами очевидную мысль, которую одному до неприличия трудно сформулировать, а другому настолько же сложно воспринять. Но мой Владик догадался.

«Ты хочешь, чтобы его неутоленное желание… – проговорил, нет, скорее пробормотал он, выдавливая чугунные слова, – исполнилось?»

«Да», – одними губами прошептала я, стараясь не смотреть на супруга.

Удивленный Владик словно впервые увидел меня.

«Ты просишь… не для себя? Для него?!»

«Я не вправе просить, – сказала мужу. – Но он столько сдерживал свои чувства и желания, переступал через тысячелетний инстинкт, чудовищной силой воли останавливал себя, потому что следовал твоим приказам доставить блаженство мне, мне и еще раз мне. Я только хочу вернуть долг». В затянувшейся паузе я вышла из ванны и стала вытираться.

«Ладно», – неожиданно выдохнул Влад.

Казалось, внутрипланетная магма брызнула в сторону, и Гималаи обрушились с плеч в подземные пустоты. Цунами с ревом промчалось по комнате. Шея второго вытянулась, рот приоткрылся. Лоб покрылся судорожными морщинами. Лицо – пятнами. Он шумно глотнул воздух.

Ошеломленная, я неверяще глянула на супруга.

«Эх, добрая душа…» – с любовью, но чуточку криво улыбнулся Влад.

Тогда я не поняла, о ком это – о себе или обо мне.

«Спасибо». Я чмокнула его в щеку.

«Пойдем, – приказал он. И уже в спальне: – Надень».

Это снова была повязка на глаза. Я поняла. Муж не желал, чтоб в моей памяти сохранились картинки невозможного, которое собиралось случиться. Бросив ненужное полотенце, мы двинулась в темную бездну неведомого – к кровати, которая вдруг превратилась в самостоятельную вселенную. Сглотнув комок в горле, Владик помог мне с повязкой и усадил на край постели. Упала звенящая тишина. Только невнятные шорохи и передвижения. Мне стало не по себе. На уровне слов все казалось нормальным, каждое выглядело правильным и имело свои причины. Но когда дошло до дела… В мозгу продолжало зудеть. Противно жужжащие пчелы запоздалых сомнений роились и жалили в сердце. С каждой секундой их становилось все больше и больше. Но оно того стоило. Передо мной послышалось жадное дыхание, и я упорхнула в запредельность. Меня вынесло на обратную сторону луны. Тело, словно механический однорукий бандит, щелкнуло вертящимися экранами и выдало Джек-пот. А где-то надо мной, в другом мире, где все счастливы и летают, рокотал пробирающий голос любимого:

«И увидел я город новый, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. Ворота его не будут запираться днем, а ночи там не будет. И не войдет в него ничто нечистое»…

Так вот что она шептала ночью, когда я… Гм.

Интимная исповедь зрелой женщины выливалась на меня, заставляя то краснеть, то бледнеть, тело жило ее телом, руки чувствовали чужие негу и трепет как свои. Я не замечал ее возраста, для женщины старость наступает, когда телевизор становится интереснее зеркала. Нина жила сегодняшним днем. И я смотрел на тревожащие (взгляд, но не душу) бесцеремонно выпяченные знойные барханы – сахарные, матово-сияющие, точно подсвеченные изнутри. Проникающий взгляд оплетал пустыни, разделенные жгучей полосой Суэцкого канала. Ладони ласково гладили спину, когда Нина едва не всплакнула на моем плече, упиваясь сотворенным безумством:

– То, что произошло тогда… Это было нечто. Во мне перемешалось все. Надежды и страхи. Долг и желания. Всплыло все, что терзало и мучило: борьба с собой, чувство вины, любопытство, желание узнать, где находится последний предел, за который нельзя переступать, упущенные шансы, неосуществленные возможности… Такое бывает у всех, оно увлекает, но большинство отступает, столкнувшись с первой же необходимостью что-либо предпринимать лично. Меньшинство отступает, обжегшись в первый или второй раз, лишь единицы доходят до конца, узнавая, что жизнь – игра, и в этой игре есть всего только одно простое правило: ты никогда не должен делать того, чего делать не хочешь. Ты имеешь право ответить «нет» на любое предложение и в любое время.